Реймонд Моррис говорил, что если бы он был так же свободен, как, по всей вероятности, буду я, когда стану совершеннолетней, то есть когда мне исполнится восемнадцать, то он объездил бы весь мир и посмотрел все его чудеса. Побывал бы в Париже, Египте и Сиаме. Он пересказывал мне то, что читал об этих местах, и я завороженно слушала его рассказы – о французских художниках Сезанне, Писсаро и других, чьи картины хранились в Лувре, об удивительных гробницах в Долине царей и о тутовых шелкопрядах, которые поедают листья белой шелковицы и прядут такую тонкую нить, что ее не видно невооруженным глазом.
Морин присоединялась к нам во дворе и тоже была зачарована рассказами мистера Морриса и его низким ровным голосом. Он был гораздо начитаннее всех, кого мы когда-либо встречали. Он знал наизусть не только стихи великих поэтов, но и целые страницы «Джейн Эйр» – книги, которая, по его словам, принесла ему освобождение. Решающую роль сыграл эпизод, когда первая миссис Рочестер предпочла сжечь дом, нежели оставаться пленницей своей болезни. Он также очень любил Эдгара По, уроженца родного города мистера Морриса, и был убежден, что По умер не столько от алкоголя, сколько от жизненных невзгод и непонимания. За ланчем он часто читал нам вслух его рассказы. От рассказов о несчастьях и трагедиях нас бросало в дрожь, но мы просили, чтобы он читал еще. Хотя Морин говорила, что ничто в жизни ее так не пугало, как эти истории, я заметила, что она при этом придвигается ближе к мистеру Моррису. Было ясно, что она не считает его монстром. Мистер Моррис пробыл с нами три года, и все это время музей процветал как никогда. В отличие от других «живых чудес», которые в межсезонье уезжали на карнавалы во Флориду и другие южные штаты, мистер Моррис оставался в Бруклине. Сюда его привела литература, и он не хотел покидать мир Уитмена. Он подружился с книготорговцем из издательского магазина «Скрибнерз», жившем в отеле «Брайтон-Бич». Этот добряк приносил мистеру Моррису любые книги, какие тот попросит, включая такие современные вещи, как «Зов предков» Джека Лондона, который не мог не навести на мысль об отношениях между волками и людьми, или роман Эптона Синклера «Джунгли», считавшийся радикальным, так как в нем обличались невыносимые условия на предприятиях пищевой промышленности.
Когда мистер Моррис покинул нас, это не было неожиданностью, хотя со стороны могло так показаться. Просто как-то раз в разгар сезона он не пришел. Мой отец уже некоторое время следил за ним с неодобрением и неприязнью. Они редко разговаривали. Профессор часто замечал то, что ускользало от внимания других, и обладал способностью выявлять слабые стороны человека, чтобы использовать их к своей выгоде. Поэтому его раздражал работник, который, будь он рожден без физических недостатков, был бы ему ровней, а то и превзошел бы его. Я слышала однажды, как он говорил мистеру Моррису:
– Надеюсь, вы помните, что это я вас спас. Бог знает, где бы вы сейчас были, если бы не я. Вы никому не нужны. Люди убегали бы от вас, старались бы упечь за решетку, кидали бы в вас камнями. Не забывайте, что вы ошибка природы и только этим отличаетесь от других.
Слышать такое было унизительно. Я хорошо это понимала, потому что отец не раз говорил мне, что другой на его месте после смерти матери отдал бы меня в сиротский приют, тем более с моим физическим недостатком. Он же остался верен мне и ожидал такой же верности с моей стороны. Этот моральный долг перед ним лишал меня какого бы то ни было выбора в жизни, передо мной был только один путь, намеченный отцом.
Реймонд Моррис склонил голову, когда ему напомнили о тюремном заключении, и тут же поблагодарил отца за помощь, но в его глазах промелькнуло и презрение. Он держался с большим достоинством, и именно это, несомненно, привлекло в нем Морин. Они часто сидели рядом, о чем-то беседуя. Однажды она проговорилась, что навещала его в межсезонье и раз или два носила ему лук-порей и пирог с луком, одно из ее коронных блюд.
Когда я спросила, как часто она ходит к мистеру Моррису, Морин ответила, что воспитанные девушки не задают другим вопросов об их личной жизни. Однажды, когда они не знали, что я рядом, мистер Моррис взял Морин за руку. Я была не единственной, кто заметил, что они сблизились. Как-то хозяин пансиона, где жил мистер Моррис, обнаружил Морин у него в комнате и потребовал денег у отца: раз в комнате обитают двое, то и платить надо за двоих.
Если Морин и полюбила Человека-волка, то мне она в этом не признавалась. Я знала только, что отец уволил Реймонда Морриса, хотя тот пользовался наибольшей популярностью у публики и музей при нем процветал как никогда. Меня удивило, в какую ярость пришел отец. Он потребовал, чтобы мистер Моррис покинул пансион. Куда тот переселился, я не знаю, но, прежде чем исчезнуть, он оставил Морин подарок на память, положив его на кухонном столе: потрепанный экземпляр «Джейн Эйр», завернутый в плотную коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. На бумаге его изящным почерком было написано ее имя: Морин.
После этого я слышала, какой выговор отец учинил Морин в гостиной. Он назвал ее шлюхой, которая готова подстилаться под любую бродячую собаку. Он имел в виду Человека-волка, которого называл собакой Сатаны. Мне показалось, что раздался звук пощечины, но я не уверена. Я зажала уши руками, но мне все равно было слышно, как плачет Морин. После этого она не заговаривала о мистере Моррисе, и хотя глаза ее часто сверкали и были красными, она не осмеливалась перечить отцу. Он давал ей работу, а найти ее в другом месте было очень трудно. Если бы она ушла, ей пришлось бы заниматься утомительной низкооплачиваемой работой на фабрике, да и туда ее могли не взять из-за ожогов на лице.
После этого никто Человека-волка не упоминал, а вместо него появился новый экспонат, молодой человек по имени Хорас. Его старший брат привозил его к нам по утрам из Саннисайда в Куинсе, а вечером увозил. У Хораса была только половина челюсти, он не мог говорить и ничего не слышал, но его научили рычать наподобие Человека-волка. Отец назвал его Мальчиком из джунглей и опять пригласил художника нарисовать рекламный плакат. Хорас во всем ему подчинялся и не жаловался. Читать он, насколько мне известно, не умел.
ОДНАЖДЫ УТРОМ вскоре после изгнания мистера Морриса мы с Морин, сидя на террасе с задней стороны дома, чистили картошку к тушеному мясу, и мне вспомнился рассказ Эдгара По «Сердце-обличитель», который читал нам мистер Моррис. В рассказе говорится об убийце, который не мог избавиться от чувства вины. Мне в то время было тринадцать лет, и меня занимал вопрос, почему некоторые испытывают это чувство, а другие мучают своих ближних, нисколько не раскаиваясь. Герой рассказа По уверен, что слышит, как сердце его жертвы бьется у него под полом, но на самом деле это пульсирует его вина. Мне подумалось, что, может быть, поступки людей никогда не проходят им даром, и высказала Морин свое соображение: если Человек-волк прославится в каком-нибудь другом месте, то, может быть, мой отец пожалеет, что прогнал его, и наймет его снова, и все опять будет хорошо.
– Вряд ли, – отозвалась Морин холодно. – Твой отец никогда ни о чем не жалеет.
– Но когда-нибудь он должен же поступать, как все хорошие люди. Иначе он не полюбил бы мою маму и не женился на ней.
Морин посмотрела на меня с жалостью. Она, понятно, считала меня наивной и, наверное, была права. Меня воспитывали в стороне от широкого мира, и отрывочные сведения о нем, которые у меня были, не складывались в целостную картину.
– Любовь – самое странное, что есть на свете, – поучительно произнесла Морин. Голос ее был добрым, но в нем звучало и предупреждение. Иногда она носила с собой «Джейн Эйр» мистера Морриса – книга была карманного размера. Не знаю уж, то ли она так любила сам роман, то ли ей были дороги воспоминания о человеке, подарившем его.